Товарищ Гитлер. Книга 2. Повесить Черчилля! - Страница 69

— Присаживайтесь, Максим Алексеевич, коньяк или кофе? Могу предложить шнапс. За исключением папирос — в кабинете рейхсканцлера не курят, а я не перевариваю табачный дым!

— Благодарю, ваше высокопревосходительство, но мне ничего не нужно. Прошу простить.

Генерал-майор Пуркаев спокойно, без малейшего признака растерянности, будто чуть ли не каждый день встречался с главами иностранных государств, и какой-либо угодливости, с достоинством присел в кресло.

Но не развалился вальяжно, как в кинофильмах про бравых пиндосовских вояк, которые Андрею довелось смотреть в видеосалонах, что множились в столице, словно опарыши на навозной куче.

Русский генерал именно сидел, чуть выпрямив спину, как свойственно только кадровым военным с вбитой на всю жизнь выправкой.

— Я написал письмо товарищу Сталину, — Андрей положил ладонь на конверт бумаги. — Вы, Максим Алексеевич, немедленно отправитесь в Москву на поезде. До столицы вас будут сопровождать. Это письмо вы передадите Иосифу Виссарионовичу лично в руки.

Андрей пододвинул к себе конверт и, взяв ручку, быстро написал, тщательно выводя непривычную еще кириллицу. Размашисто расписался, поставив дату чуть ниже.

Все это время Пуркаев внимательно смотрел за ним, но не показывал ни малейшего удивления, будто совсем не поражался знанию русского языка и письма у рейхсканцлера Германии.

— Я не хочу отправлять это послание по нашим дипломатическим каналам. И тем более не желаю давать его вашему послу Деканозову, что является высокопоставленным сотрудником…

Андрей сознательно оборвал фразу, но Пуркаев сидел совершенно спокойно — немцам и русским в Берлине было хорошо известно, что до перехода в НКИД посол занимал большой кабинет на Лубянке.

— Я думаю, будет лучше, если послание передадите вы, генерал русской армии. Нет, конечно, я сказал не то слово — Красной Армии, прошу простить, я только три месяца учу ваш язык.

— Вы говорите на нем великолепно, ваше высокопревосходительство, почти без акцента. Намного лучше, чем кто-либо из немцев. Я имею в виду тех, кто родился и вырос не в России.

— Вы имеете в виду эс-эс-эс-эр?

— Нет, именно Россию. — Генерал чуть улыбнулся и уточнил: — Царскую Россию — все, с кем я встречался, люди в возрасте.

— Наши страны всегда притягивало друг к другу, а время враждебности менялось годами дружбы. Сейчас мы должны определиться, как нам жить дальше. Скажу прямо — мои генералы обеспокоены наращиванием советской военной мощи. Триста дивизий и 20 тысяч танков весьма весомый аргумент, включая новейшие КВ и Т-34. Нет-нет, генерал, меня не нужно разубеждать, — Андрей поднял руки и усмехнулся: — Возможно, даже вы, Максим Алексеевич, не имеете полного представления о ходе реорганизации, о штатах мехкорпусов, что будут еще развернуты, о технических характеристиках ваших танков, включая устаревшую конструкцию трансмиссии на вашем КВ, что была позаимствована у американского трактора. Мы не будем говорить об этом. Но я понимаю товарища Сталина — Польская, Французская и Английская кампании завершились яркими победами вермахта. И хотя мы союзники, пусть и не в полной мере, но его как главу государства не может не тревожить такое развитие ситуации. Тем более что Советский Союз есть единственная надежда США и Британской империи…

Андрей поднялся с кресла, генерал тут же встал из своего, вытянувшись. Родионов взял конверт и протянул его, потом обменялся крепким рукопожатием. Пуркаев имел крепкую ладонь, но силу не демонстрировал, и Андрей счел это добрым знаком.

— Я бы все понял, генерал, если бы в России вернулись к идеям панславизма или защитницы православия. Понял… И принял бы. Но это невозможно, пока товарищ Сталин не осознает, что мировой революции не будет. Как и торжества коммунизма. Дай Бог в наших странах нормальный социализм построить, а это процесс на долгие десятилетия, чтобы сменилось несколько поколений. Чтобы душа и мозг все новое приняли… Ну да ладно, идите, генерал, счастливого пути!

Каир

— И что мне делать?!

Извечный русский вопрос задал себе моложавый высокий генерал во французской форме. Сейчас, сидя за столом в третьеразрядной гостинице, фактически под домашним арестом, Шарль де Голль в который раз задавал себе этот сакраментальный вопрос.

Бригадный генерал, командир танковой дивизии, отличившийся в боях с немцами, он решил продолжать борьбу до конца, пока его родина находится под пятой безжалостных оккупантов.

Де Голль возглавил движение «Сражающаяся Франция», в котором приняли участие тысячи французов, но сейчас оно переживало самый трудный момент.

Дело в том, что новое правительство маршала Петена заключило соглашение с Германией, и фактически страна была независимой. Эльзас и Лотарингия остались в ее составе, на Четвертую Республику не была наложена ожидаемая контрибуция, хотя 20 лет тому назад победители ободрали побежденную Германию до последней нитки.

Самый страшный удар движение де Голля получило от союзников-англичан, что задались целью оставить французов без флота. Внезапно были захвачены стоявшие в портах Англии и Египта линкоры и другие корабли, их команды насильственно интернированы.

Потом события приняли вовсе кровавый характер, ибо не все французы пошли в услужение своего извечного врага, лишь волею судьбы ставшего союзником в начале XX века.

Обстрел эскадры адмирала Жансуля, мирно стоявшей в Алжире, потряс всех французов — линкоры «Прованс» и «Бретань» пошли ко дну, причем последний взорвался, с ним погибла вся команда.